М цветаева пастернак рильке диалог поэтов введение.  История великой дружбы Пастернак - Цветаева - Рильке. Переписка Р.М. Рильке, М. Цветаевой, Б. Пастернака

1926. Лето в Царском Селе. Марыля, Эрмит и я. Очень розовое небо. Гумилев, Пушкин и

ЕЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО Лу Андреас-Саломе в интерьерах Ницше, Рильке, Фрейда и

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РИЛЬКЕ

Пастернак – Цветаева – Рильке

анатомия любовных мифов

Екатерина Зотова

© Екатерина Зотова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Интересно следить за чувствами талантливого поэта. Вдвойне интересно, если речь идет о двух поэтах, втройне – если это отношения мужчины и женщины. И пусть некоторые считают такое любопытство предосудительным, стремление узнать, как любят и от чего страдают люди, наделенные особо острыми чувствами, перевешивает скромность. Ведь, погружаясь в мир другого, мы что-то проясняем и в самих себе.

Пытаясь выразить на бумаге свои чувства к Пастернаку, Марина Цветаева справедливо посетовала: «В беседе это делается путем молчаний» (ЦП, 51)1. В самом деле, большая часть человеческих отношений, так или иначе, остается вне поля зрения посторонних. Прикосновения, взгляды, жесты – их не зафиксируешь… Поэтому, читая повествования о жизни известных людей, необходимо помнить, что перед нами – более или менее удачная реконструкция событий. Даже авторы воспоминаний, чаще невольно, а иногда и осознанно, выдают желаемое за действительное, заставляя исследователей ломать голову над расхождением «показаний» различных свидетелей.

Однако в литературе ХХ века есть уникальный случай, когда глубокое чувство зародилось и было прожито только в письмах. Этот эпистолярный роман стал, пожалуй, самым долгим в истории русской литературы. Марина Цветаева и Борис Пастернак переписывались четырнадцать лет – с 1922 по 1936 год. Более того: на несколько месяцев 1926 года отношения превратились в своеобразный любовный треугольник – к диалогу незадолго до своей смерти подключился великий поэт Райнер Мария Рильке.

Их переписка поражает напряженностью духовной борьбы. Борьбы не только за внимание к себе (этим как раз трудно кого-либо удивить), но и с собственным несовершенством, борьбы, цель которой – стать достойным собеседника, поднять себя на новую духовную и творческую высоту.

В отношениях этих людей было немало странного, труднообъяснимого, порой – почти невероятного. Родители Пастернака и Цветаевой принадлежали к весьма немногочисленному кругу московской творческой элиты. Однако сами они познакомились уже взрослыми людьми, примерно в 1918 году, а «разглядели» друг друга и вовсе заочно, летом 1922 года, вскоре после того, как Марина Ивановна с дочкой Ариадной уехала в Чехию к мужу, участнику белого движения. Потом более десяти лет они будут жить мечтой о встрече, но, увидевшись, опять не узнают друг друга…

А почти мистическая история их знакомства с Рильке! В 1925 году на глаза Райнеру попадаются стихотворения Пастернака, сначала по-русски, а чуть позже и по-французски. В декабре того же года отец Бориса, Леонид Осипович Пастернак, живущий с семьей в Берлине, решил поздравить своего давнего знакомого с 50-летием. В ответном письме к художнику Рильке благосклонно упоминает о творчестве его сына. Потрясенный Борис Леонидович, давно мечтающий о встрече со своим кумиром, пишет ему восторженное письмо, в котором просит переслать ответ через Цветаеву, в то время жившую во Франции. Знакомство Марины Ивановны с Рильке мгновенно переросло в бурный роман в письмах, длившийся около четырех месяцев…

До недавнего времени был опубликован лишь небольшой фрагмент этой переписки – письма трех поэтов 1926 года. В августе 1941 года Марина Ивановна отдала письма Рильке и Пастернака, как самое ценное, на хранение сотруднице Гослитиздата А. П. Рябининой. Выбор оказался точным… (Письма самой Цветаевой, адресованные Рильке, хранились в семейном архиве Зибер-Рильке.) Впрочем, основная часть ее архива, привезенная в СССР, тоже дожила до наших дней благодаря преданности сына Георгия. После гибели матери он, 16-летний подросток, в неразберихе первых месяцев войны сумел вывезти сундук с бумагами из глухой Елабуги в Москву к тетушке по отцу Е. Я. Эфрон. Там они дождались освобождения из лагерей дочери Цветаевой, Ариадны Сергеевны Эфрон. Просмотрев письма и черновые тетради, она передала их на хранение в Государственный архив литературы и искусства, но при этом, повинуясь желанию матери, закрыла для изучения и публикации до 2000 года.

Гораздо драматичнее сложилась судьба писем Цветаевой к Пастернаку. Осенью 1941 года Борис Леонидович тоже доверил их своей знакомой, большой любительнице поэзии. Боясь расстаться с ними, она всюду возила их с собой – и однажды, измотанная, забыла в поезде… Однако еще до этого часть цветаевских писем оказалась скопирована известным собирателем автографов, бывшим футуристом Алексеем Крученых и его помощниками. Кроме того, у Марины Ивановны была счастливая привычка – набрасывать ответы в рабочую тетрадь. После того, как фонд Цветаевой был открыт, по этим черновикам удалось восстановить примерный текст большинства пропавших писем.

Собранные вместе, письма Пастернака и Цветаевой были опубликованы в 2004 году в сборнике «Души начинают видеть: Письма 1922 – 1936 годов». Они-то и позволили, проникнув в тайну взаимоотношений великих поэтов, проследить, как творилась и разрушалась любовная иллюзия, давшая миру целую россыпь поэтических шедевров.

Предыстория. Старший

Мелкий пражский чиновник Йозеф Рильке и не подозревал, что его сыну суждено взлететь к высотам поэзии. Он хотел, чтобы единственный выживший ребенок воплотил его несбывшуюся мечту и стал блестящим офицером, или, на худой конец, выбился в высший свет (об этом грезила жена). Несколько лет мальчик проучился в военной школе, ставшей для него «букварем ужасов». Однако в 15 лет из-за слабого здоровья его оттуда отчислили.

К этому времени Рене (таково его настоящее имя – Райнером он назовет себя позже) уже твердо решил стать поэтом. Юноша рвался к успеху и одновременно остро чувствовал свою необразованность (в задачи военной школы не входило разностороннее развитие питомцев). Благодаря помощи дяди, который видел его своим наследником в адвокатуре, он сумел самостоятельно одолеть курс гимназии и поступить в Пражский университет. Но, проучившись всего полгода, бросает его, чтобы полностью посвятить себя литературе. Первый сборник стихов вышел в 1894 году, когда автору было 18 лет. Он пробовал себя в лирике, драме и прозе, активно участвовал в творческой жизни Праги.

К концу 90-х годов Рильке утвердился в звании литератора. Однако в это же время назревает первый в его жизни духовный кризис, связанный с потребностью в более высоких ценностях, нежели типичные для лирики всех времен любовь и верность. Преодолеть его молодому поэту помогла удивительная женщина, уроженка Санкт-Петербурга, друг Фридриха Ницше Лу Андреас-Саломе. Образованная, умная, независимая, 36-летняя Лу стала для Райнера не только возлюбленной, но и проводником в мир высшей духовности. Она раскрывает перед ним богатства мировой культуры, в том числе – и русской литературы.

В апреле 1899 года Рильке вместе с четой Андреасов приезжает в Россию. Огромное впечатление произвела на него пасхальная ночь в московском кремле – толпы людей всех сословий, воодушевленных одной божественной радостью. Пять лет спустя поэт писал:

«Пасха была у меня один-единственный раз. Это случилось в ту долгую, необычную, необыкновенную, волнующую ночь, когда вокруг теснились толпы народа, а Иван Великий ударял меня в темноте, удар за ударом. То была моя Пасха, и я верю, что мне ее хватит на всю жизнь; весть в ту московскую ночь была дана мне странно большой, она была дана мне прямо в кровь и в сердце» 2.

Среди прочих рекомендаций было у поэта и письмо к художнику Леониду Пастернаку, с помощью которого путешественники надеялись попасть к Льву Толстому. Связанный с писателем тесными творческими отношениями, Леонид Осипович охотно откликнулся на просьбу – и встреча состоялась. В благодарность Рильке подарил ему свои сборники.

Л. О. Пастернак. Р. М. Рильке в Москве (1926)

Сразу после этой поездки Райнер и Лу начинают усиленно готовиться к следующей. С помощью подруги поэт изучает русский язык, читает в оригинале не только произведения русских писателей XIX века, но даже «Слово о полку Игореве», которое позже попытается перевести на немецкий. В мае 1900 года они вновь прибыли в Россию и за три месяца побывали в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Полтаве, Воронеже, проплыли на пароходе от Саратова до Ярославля, заехали в деревню к крестьянскому поэту Спиридону Дрожжину… В поезде, который вез Рильке и Лу в Ясную Поляну к Толстому, они внезапно столкнулись с семьей Пастернака, ехавшей на отдых в Одессу. На всю жизнь запомнит 10-летний Боря незнакомца в развевающейся крылатке, который говорил на каком-то совершенно особом, только ему присущем немецком языке. Но лишь годы спустя этот образ соединится в его сознании с именем любимого поэта.

Райнер Мария Рильке!
Дозволено ли так к Вам обратиться? Ведь Вы - сама поэзия во плоти - не можете не знать, что одно Ваше имя - поэма. Райнер Мария - это звучит церковно - но и детски - но и рыцарски. Имя Ваше рифмуется не со временем - оно приходит из прежде или из после - искони. Ваше имя захотело этого, и Вы выбрали его. (Свои имена мы выбираем сами, всё случающееся - лишь следствие.) Ваши крестины были прологом к Вам как целостности, и священник, крестивший Вас, воистину не ведал, что творил.

Нет, Вы не то, что называют «мой любимый поэт» («самый любимый» - степень). Вы - явление природы, и оно не может быть моим и его не любят, но претерпевают, или же, точнее (но еще слишком недостаточно!), Вы - воплотившаяся пятая стихия: сама поэзия, или (и это тоже еще слишком недостаточно) Вы - то, из чего вырастает поэзия, а это нечто большее, чем она (Вы).

Дело здесь не в человеке-Рильке (человек - это то, к чему мы принуждены!), а в Рильке-духе, который еще более велик, чем поэт, и как раз он-то, собственно, и зовется для меня Рильке - Рильке из послезавтра.

Вы должны увидеть себя моими глазами (из моих глаз), охватить свое величие их размахом, когда я смотрю на Вас: свое величие - всей их далью-ширью.

Что после Вас можно еще делать поэту? Мастера (например Гёте) можно превозмочь, но превозмочь Вас - означает (значило бы) превозмочь поэзию. Поэт - это тот, кто превозмогает жизнь (должен превозмочь).

Вы - невозможная задача для будущих поэтов. Поэт, который придет после Вас, должен быть Вами, то есть Вы должны будете родиться вновь.

Вы возвращаете словам их первоначальное значение (смысл), а вещам - их первоначальные имена-знаки (значимости). К примеру, если Вы говорите «великолепно», то говорите Вы о великой лепе (лепке, лепоте) - так, как было задумано при его [слова] возникновении. (Нынче же «великолепно» - всего лишь голый восклицательный знак.)

По-русски я выразила бы все это яснее, однако я не хочу принуждать Вас к вчитыванию, лучше уж я понужу себя к вписыванию (hineinzulesen - hineinzuschreiben).

Первое, что в Вашем письме бросило меня (не - вознесло, не - доставило) на высочайшую башню радости, было слово «май» (may), которому Вы буквой у придали толику старого аристократизма. Май (mai) с i - это как будто о первом мае, не празднике рабочих, который когда-нибудь сможет стать красивым - но о кротком буржуазном мае обрученных и (не слишком) влюбленных.

Несколько кратких биографических (лишь самых необходимых) замечаний: из русской революции (не из революционной России, революция - это страна со своими собственными - и вечными - законами!) я прибыла - через Берлин - в Прагу, вместе с Вашими книгами. В Праге впервые прочла «Ранние стихотворения». Так я полюбила Прагу - с первого же дня - благодаря Вашему студенчеству.

В Праге я оставалась с 1922-го по 1925-й, три года, в ноябре 1925-го уехала в Париж. Были ли Вы еще в то время там?

В случае, если Вы там были:

Почему я не пришла к Вам? Потому что Вы мой возлюбленнейший - на целом свете. Очень просто. А еще потому, что Вы меня не знали. Из страдающей гордости, из благоговения перед случаем (судьбой ли). Из - трусости, вероятно, чтобы не пришлось сносить Ваш отчужденный взгляд - на пороге Вашей комнаты. (Не чуждо Вы не смогли бы, конечно, на меня смотреть! Но если бы даже - то взгляд-то Ваш был бы для каждого, ибо Вы меня не знали, и значит: все-таки чуждый!)

Еще одно: Вы всегда будете ощущать меня в качестве русской, я же Вас - как явление собственно человеческое (божественное). В этом, - сложность нашей чересчур своеобразной национальности - все, что в нас есть наше Я - европейцы называют русским.

Нечто похожее у нас - с китайцами, японцами, неграми - очень далекими или очень дикими.

Райнер Мария, еще не все потеряно, в будущем (1927) году приедет Борис, и мы навестим Вас - где бы Вы ни были. Бориса я знаю очень мало и люблю его так, как любят лишь Никогда-не виденное (уже бывшее или еще не пришедшее: вслед-идущее), Никогда-не виденное или Никогда-не бывшее. Он не так уж юн - 33 года, так мне кажется, но ребячлив. На своего отца он не похож ни единой ресницей (лучшее, что может сделать сын). Я верю лишь в материнских сыновей. Вы - тоже материнский сын. Мужчина по женской линии - потому столь богат (двойственность).

Первый поэт России - это он. Это известно мне - да еще нескольким, остальные дожидаются, когда он умрет.

Ваших книг я ожидаю как грозы, которая - хочу я или нет - придет. Почти как операция на сердце (нет, это не метафора! каждое стихотворение //Твое// врезается в сердце и взрезает его по своему желанию - хочу я или нет). Не хотеть ничего!

Знаешь, почему я говорю тебе ты и люблю тебя и - и - и - потому что ты - сила. Редчайшее.

Ты можешь мне не отвечать, я знаю, что такое время, знаю, что такое стихи. Я знаю и то, что такое письмо. Вот так.

В Во (кантоне) я была десятилетней девочкой (1903 г.), в Лозанне, и многое помню из того времени. В пансионате была взрослая негритянка, которой предстояло изучить французский. Она не научалась ничему, но пожирала фиалки. Это самое пронзительное из того, что вспоминается. Голубые губы - негритянские губы не красные - и голубые фиалки. Голубое Женевское озеро появляется позднее.

Чего я от тебя хочу, Райнер? Ничего. Всего. Чтобы ты позволил мне каждое мгновение моей жизни устремлять взор к тебе - как к вершине, которая защищает (некий каменный ангел-хранитель!). Пока я тебя не знала - можно было и так, но сейчас, когда я тебя знаю,- требуется разрешение.

Ибо моя душа хорошо воспитана.

Но писать тебе я хочу - хочешь ты того или нет. О твоей России (цикл «Цари» и др.). О многом.

Твои русские буквы. Растроганность. Я, которая как индеец (или индус?) никогда не плачу, я чуть было не...

Я читала твое письмо возле океана, океан читал вместе со мной, мы читали оба. Не мешает ли тебе такой со-читатель? Другого не будет - я слишком ревнива (к тебе - ревностна).

Знаете, как я сегодня (10-го) получила Ваши книги? Дети еще спали (семь часов утра), я вдруг встала и побежала к двери. В это самое мгновение - я уже держала руку на дверной ручке - постучал почтальон - прямо мне в руку. Мне оставалось лишь завершить мой дверной жест и принять той же самой, еще хранящей стук, рукой - книги.

Я еще их не раскрывала, иначе письмо не уйдет сегодня - а оно должно улететь.

Когда моя дочь (Ариадна) была еще совсем маленькой - каких-нибудь два-три года - она часто спрашивала меня перед тем, как идти ко сну: «А ты будешь читать Рейнеке?»

Райнеке - так звучало у нее - в ее стремительном детском звукоощущеньи - Райнер Мария Рильке. У детей нет чувства пауз.

Хочу написать тебе о Вандее, моей героической французской родине. (В каждой стране и в столетии - по меньшей мере одна, не так ли?) Я здесь ради ее имени. Если, как я, не имеют ни денег, ни времени, выбирают самое необходимое: насущное.

Швейцария не впускает русских. Но горы должны раздвинуться (или расколоться!) - чтобы Борис и я пришли к тебе!

Я верю в горы. (Строчка, мною переделанная - но по существу нет - ибо горы и ночи (Berge - Nachte) рифмуются - узнаешь?)*

Марина Цветаева

Ваше письмо Борису уйдет еще сегодня - заказным и всем богам на волю. Россия для меня все еще разновидность потустороннего.

* Цветаева имеет в виду строку стихотворения Рильке: «Я верю в ночи».- Перев.

Рядом с парком Guy Mason Park (3600 Calvert St., NW DC 20007) живёт зам. директора «Вашингтонского института экологии» поэт Мартин Дикинсон (Martin Dikinson). Однажды во время прогулки он набрёл на «Аллею русских поэтов, композиторов и художников», заложенную музеем в 2003 г. Увидев около одного из деревьев плиту с именем Мандельштама, о котором он мало знал, купил книги поэта в переводе на английский, изучил его биографию, написал ему посвящение и принёс это в «Вашингтонский музей русской поэзии и музыки». Мы его в музее перевели на русский язык.

СМЕРТЬ ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА

Барак. Ты смотришь

на Владивостокские холмы, в пустоту. Декабрьский ветер

завывает снаружи.

И ты снова в «розвальнях,

и её нежные, солёные губы.

И у тебя вспыхивают

твои стихи об этих событиях,

фраза за фразой.

Мир жесток и несправедлив.

За дверью слышится звук. Ты знаешь –

это твоя смерть.

Перевод Юлия и Светланы Зыслиных.

Здесь я хочу рассказать о другом случае.

В 2010 году в музей позвонил, а потом и пришёл, солидный пожилой американец, который представился как Джим Фой (полное имя JAMES L. FOY, 1926-2014).

Мы быстро нашли общий язык, хотя он не говорил по-русски, а я до сих пор плохо понимаю устную английскую речь, тем более в американском варианте. И даже подружились - тем более он мне сразу вручил свою большую статью о Достоевском…

Оказалось, что профессор школы Psychiatry at Georgetown University School Джеймс Фой любит русскую культуру, бывает в русском книжном магазине, где ему и рассказали про наш музей. Мало того, у него есть пластинка (сейчас говорят: «винил») с музыкой поэта Бориса Леонидовича Пастернака. Я-то думал, только я в Америке знаю прелюдии и сонату Пастернака и только в моём музее эту музыку можно послушать. Я ошибался, за что был вознаграждён: добрый гость в следующий визит подарил музею эту замечательную пластинку-гигант, выпущенную в Берлине в 1980 году, Dichfer und Maler als Komponisfen. POETS AND PAINTERS AS COMPOSRS («Поэты и художники как композиторы»). Мало того, оказалось, что известный в Америке психиатр Джеймс Л. Фой, который после защиты докторской диссертации повышал свою квалификацию в американском госпитале в Париже и в университетах Лондона, Оттавы и Вашингтона, – одновременно поэт Джим Фой. Он принёс в музей русской поэзии и музыки свои стихи, посвящённые Марине Цветаевой и Анне Ахматовой. И написал в музейной книге отзывов панегирик, который начинался словами: «This was a fantastic visit for me».

Его стихотворение Марине Цветаевой было навеяно «Элегией Марине Цветаевой-Эфрон» Райнера Мария Рильке. Поэты никогда не видели друг друга. Их через переписку познакомил Борис Пастернак. В результате возникли уникальные эпистолярные дуэт Цветаева-Рильке и трио Рильке-Пастернак-Цветаева.

Ниже даём отрывок из «Элегии» Рильке на немецком языке .

Elegie an Marina Zwetajewa-Efron
O Die Verluste ins All, Marina, die st;rzenden Sterne!
Wir vermehren es nicht, wohin wir uns werfen, zu welchem
Sterne hinzu! Im Ganzen ist immer schon alles gez;hlt.
So auch, wer f;llt, vermindert die heilige Zahl nicht.
Jeder verzichtende Sturz st;rzt in den Ursprung und heilt.

Читал ли Джим Фой по-немецки, мы не знаём. Возможно, он видел английский перевод, например, такой отрывок :

Oh the losses in the universe, Marina, the perishing stars!
We don"t increase their number when we plunge.
In the All, everything has long been counted.
Our own falling does not diminish the sacred number.
Accepting this, we fall to the Source and heal...

Waves, Marina, we are the ocean! Depths, Marina, we are the sky!
Earth, Marina, we are earth, a thousand times spring.
We are larks whose outbursts of song
fling them to the heavens.

Естественно, захотелось привести здесь хороший перевод «Элегии» с немецкого на русский язык, чтобы увидеть, какие образы немецкого поэта поразили американца. Мы обратились к переводам трёх русских поэтов второй половины ХХ века.

С поэтом, эссеистом, переводчиком и редактором Алексеем Пуриным (СПб, р.1955) я познакомился на поэтическом празднике в 2007 г. в Тбилиси. В этом столетии он издал некоторые свои переводы Рильке. Правда, как мне он сообщил, «Элегию», к сожалению, им не переводилась.

Много переводил и читал Рильке друг Б.Пастернака, А.Галича, Н.Коржавина, В.Некрасова Константин Богатырёв ( -), филолог, поэт-переводчик, специалист в области немецкой литературы. В Германии его называли другом немецкой литературы. В поисках перевода «Элегии», я обратился по дружбе к его вдове Софье Богатырёвой (США, штат Колорадо), историку литературы, публикатору, лектору, мемуаристу, чьи родители и дядя сохранили в трудные времена архив Осипа Мандельштама, по просьбе его вдовы Надежды Яковлевны.

Как мне сообщила Софья Игнатьевна, Константин Богатырёв, который перевёл целиком «Новые стихотворения» и «Новые стихотворения. Вторую часть» Рильке, не касался стихов из других книг поэта, таким образом, и «Элегии» не оказалось среди его работ.

Текст перевода «Элегии» современного маститого поэта, опытнейшего переводчика и своеобразного философа Владимира Микушевича мне найти на Интернете не удалось. Выручила опять та же Софья Богатырёва.

Макушевич (р.1936) переводит Рильке всю жизнь, начиная с 1960-х годов.

Приведём этот перевод .

(Марине Цветаевой-Эфрон)

О потери Вселенной, Марина, падучие звёзды!

Не преумножишь ты их, за какою звездой ни бросайся,

В целом давно пересчитано всё.

Так что, падая, мы не уменьшаем святого числа.

Падает каждая жертва к истокам, а там – исцеленье.

Стало быть, всё – лишь отсрочка, возврат, одного и того же.

Только игра безо всяких имён и без выигрышей потаённых?

Видно, Марина, мы море! Глубины, Марина, мы небо.

Мы – земля, Марина, мы тысячекратно весна.

Песня, как жаворонков, нас в невидимое извергает.

Мы начинаем восторгом, и нас превышает восторг.

Вдруг нашей тяжестью песня повёрнута к жалобе вниз.

Может быть, жалоба – младший восторг, порыв к преисподней?

И подземные боги, Марина, хотят, чтобы их похвалили.

Так невинны они, что похвал, словно школьники, ждут.

Милая! Расточим же себя восхваленьем!

Неимущие мы. Удаётся нам только потрогать

Шеи цветов нераскрывшихся. Я это видел на Ниле.

Так, от себя отрекаясь, жертву приносит король.

Ангелы мимоходом двери спасения метят.

Так и мы нашей мнимою нежностью трогаем то и другое.

Ах, как восхищены мы! Как, Марина, рассеяны мы

И при сокровеннейшем поводе! Метчики им, да и только.

Такое это занятье, когда его не переносит

Ближний какой-нибудь наш и решается нечто схватить,

Мстит за себя убивая. Смерть у него в подчиненьи,

Об этом свидетельствует его осторожная нежность

И странная сила, которая нас

Из живых пережившими делает. Небытие.

Знаешь, как часто в преддверии новых рождений

Нас влекло повеленье слепое?

Нас - влекло? Неохочее тело – сплошные глаза

Под бесчисленными ресницами. Общее сердце,

Запавшее в нас. Перелётные птицы –

Образ парящего нашего воображения.

Этого знанья, Марина, не нужно влюблённым.

Пусть не знают заката. Пусть новизны не теряют.

Уразуменье положено старой могиле влюблённых,

Сумрак под плачущим деревом в кои-то веки,

Влюблённые гибки, как прутья. Рушится только могила.

Их сверх меры сгибая, пышный плетётся венок.

Майским развеяны ветром они, от всегдашнего средоточия,

Где ты чаешь и дышишь, мгновенья отключены.

(Как я тебя понимаю, расцветшая женственным цветом

На нетленном кусте моём! Как я распылаюсь

Ветром ночным, который к тебе прикоснётся!)

Льстить половинам своим научились до времени боги.

Лунными дисками полнимся в круговороте.

Цельности нам на ущербе ничто не вернёт, -

Лишь собственный путь одинокий в ночи над бессонным пейзажем.

А теперь стихотворение Джима Фоя по-английски, как он нам его представил:

TO MARINA WITH BORROWINGS FROM RILKE

Waves, Marina, we are ocean

Groundswell of the improvident

Sea with its moonstruck tides

Its swarming, ambiguous deep.

Depths, Marina, we are sky

And silent like the bighearted

Cumulus clouds elevated and adrift

On the summit of towering day.

Earth, Marina, we are of earth

Creatures accustomed to it until

We make our journey underground

And exchange earth for eternity.

Spring, Marina, we are April

A thousand times April like larks

That a song bursting out of them

Flings towards invisible heights.

N.B. This poem is written around some lines from

Rilke"s late elegy composed for the Russian poet,

Marina Tsvetaeva (9/26/1892-8/31/1941)

Мы в музее перевели на русский язык это стихотворение и его стихи, посвящённые Ахматовой, и несколько раз исполняли их с ним в дуэте: он читал по-английски, затем – я в переводе на русский. Мы это сделали на 16-м Вашингтонском Цветаевском костре в 2011 г. и в следующем году на «Вашингтонской аллее русских поэтов, композиторов и художников» (подобные выступления мы провели ранее с Мартином Дикинсоном).

Джим Фой не скрывает, что использовал в своём стихотворении основные образы «Элегии» Райнера Рильке.

Таким образом, известный немецкий поэт Райнер Мария Рильке помог американскому психиатру и поэту Джейсу Л. Фою непосредственно обратиться к великому русскому поэту Марине Ивановне Цветаевой…

Теперь пора привести перевод на русский язык стихотворения Джима.

Марине Цветаевой с заимствованиями из Рильке

Марина, мы волны океана,

Донные волны.

Море с его приливами –

Амбициозно глубоко.

Марина, мы сгусток неба,

Что молчит от щедрости своей.

Кучевые облака поднялись и дрейфуют

К возвышающему дню.

Марина, мы часть земли.

Люди легко привыкают к этому,

Пока не отправляются под землю,

Меняя её на вечность.

Марина, мы апрель.

Тысячу раз им овладевали жаворонки,

Чья песня, оторвавшись от них,

вздымала к невидимым вершинам.

Перевод Юлия и Светланы Зыслиных. 2011

Последние годы Джим очень болел. Сказались, наверно, и годы второй мировой войны. Поэт Джим Фой участвовал в той страшной войне. Он служил офицером американской армии в качестве военного хирурга. О его смерти сообщила газета The Washington Post. На поминках я прочел по-русски его стихи, обращённые к Цветаевой и Ахматовой. Оригиналы этих стихотворений до меня озвучивала по-английски дочь Джима.

Во время трапезы, а это происходила в здании бывшей протестантской церкви, ко мне подходили друзья и дети Джима со словами: «Какой красивый, оказывается, русский язык!».

Вскоре вышла посмертная книга стихов Джеймса Л. Фоя . Её составил и издал его старший сын Стив, который и привозил в музей, на костёр, аллею и в русский книжный магазин уже очень больного отца…

3. Р.М. Рильке. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. Изд. "Искусство", М. 1971. – 456 с.

4. Jim Foy. Selected Poems. Washington. 2014. - 112 p.

Класс:

Sprecher : Liebe Freunde! Liebe Gäste! Unser literarischer Salon lädt alle. Das Thema heißt:“Die innere Welt des Menschen, die Natur im Schaffen von Rainer Maria Rilke, Marina Zwetajewa und Boris Pasternak“. Hier sind Literaturfreunde? Die Ihnen viel Interessantes über das Schaffen dieser Dichter, ihre Menschenbeziehungen erzählen. Die Kunstliteratur ist das mächtige Mittel der Menschenbeziehungen.
Das Leben eines jeden großen Dichters ist nicht leicht. Erinnern Sie sich an solche Namen wie Goethe, Schiller, Heine, Puschkin, Lermontow, Jessenin, Pasternak. Jeder von ihnen muβte sein ganzes Leben lang für seine Ideale kämpfen.

Талантливый австрийский поэт, проникновенный лирик и большой мастер стихотворной формы, Райнер Мария Рильке современным российским школьникам мало известен, разве что как символист. Но Рильке свойственно тонкое понимание природы, он умел рассказать о самых сокровенных и чистых чувствах, и, может быть, поэтому его особенно любили и ценили такие русские поэты, как Марина Ивановна Цветаева и Борис Леонидович Пастернак.

Sprecher: Der Frau, der Dichterin aber hatte es besonders schwer. Sie muβte auch noch der ganzen Welt beweisen, daβ sie das Recht hat, Dichterin zu sein. Das Leben von Marina Zwetajewa ist ein Beispiel dazu.

Марина Ивановна Цветаева, воспитанная в русской интеллигентной семье, получившая русское и европейское образование, рано начала печататься. Поэтический язык её первых сборников универсален и включает традиционный набор символов, а композиционная структура и их исповедальность целиком реализуют представление о символистской направленности. Способность «закреплять текущий момент» и автобиографичность стихотворений придают им форму лирического дневника. Об этом открыто говорит сама Цветаева: «Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия собственных имён».
Она рано встретилась с непониманием, и об этом говорит в стихах:

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти – нечитанным стихам!
Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берёт,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.

В современной европейской культуре не существовало имени, которое могло бы взволновать Марину Цветаеву больше, чем имя Райнера Мария Рильке. Творчество поэта, получившего широкое признание в десятых годах двадцатого века, давно стало для неё так же, как и для Пастернака, эталоном истинной поэзии. Книжечку его стихов она увезла с собой из Москвы, не расставаясь с ней в Праге и Париже. Прошедшей осенью вместе с Пастернаком она пережила беспокойные недели, когда распространился слух о смерти поэта. Из Парижа Рильке уехал в августе 1925 года, Цветаева приехала туда в ноябре – встретиться они не могли.

Sprecher: Rainer Maria Rilke der österreichische Dichter wurde am vierten Dezember 1875 (achtzehnhundertfünfundsiebzig) in Prag in der bürgerlichen Familie eines Beamtes geboren. Vier Jahre lang verbrachte er im er im Kadettenkorps. Statt Militär zum Brotstudium zu wählen, wandte sich Rilke der Literatur zu. Seit 1895 (achtzehnhundertfünfundneunzig) lieβ er jedes Jahr seine neuen Gedichte veröffentlichen, die bald sehr bekannt werden. Obwohl er auch Prosawerke schrieb, hatte er eine groβe Vorliebe für Lyrik. Als Lyriker gehört Rilke zu der Spätromantik. Rilke beschäftigte sich mit der Literaturgeschichte, Kunst und Recht.

Отношения Цветаевой и Рильке складывались через переписку, которую можно назвать «роман в письмах».

(Звучит песня “Мне нравится, что вы больны не мной…» М Цветаева )

Sprecher: Im Frühling 1899 (achtzehnhundertneunundneunzig) und im Sommer 1900 (neunzehnhundert) besuchte Rilke Russland, wo er Lew Tolstoj kennenlernte. Rilke war von der russischen Kultur, der Religiosität sich auch gerne mit Nachdichtungen aus der russischen Poesie und übersetzte das bekannte „Die Sage von Igors Regiment“. Dank Pasternak haben wir Möglichkeit, Rilkes Werke zu lesen und zu bewundern.

Стихи Рильке поражают Цветаеву. Восхищённая, она с восторгом говорит о нём уже в первом письме:

Смею ли я называть вас так? Ведь вы – воплощение поэзии – должны знать, что уже само ваше имя – стихотворение. Ваше имя не рифмуется с современностью, оно идёт из прошлого или будущего, издалека. Ваше имя хотело, чтобы вы его выбрали (мы сами выбираем наши имена, случившееся всегда лишь следствие). Ваше крещение было прологом в вас всему, и священник, крестивший вас, воистину не ведал, что творил»

Из письма Цветаевой к Рильке :

«Вы – не самый мой любимый поэт (самый любимый – степень). Вы явление природы, которое не может быть моим и которое не любят, а ощущают всем существом, или (ещё не всё!) вы – воплощённая пятая стихия: сама поэзия или (ещё не вся!). Вы – то, из чего рождается поэзия и что больше её самой – Вас. Речь идёт не о человеке – Рильке (человек – то, на что мы осуждены!), а о духе Рильке, который ещё больше поэта и который, собственно, и называется для меня Рильке – Рильке из послезавтра. Вы должны взглянуть на себя моими глазами: охватить себя их охватом, когда я смотрю на вас, охватить себя во всю даль и ширь. Что после вас останется делать поэту? Можно преодолеть мастера (например, Гёте), но не преодолеть вас – означает (означало бы) преодолеть поэзию. Поэт – тот, кто преодолевает (должен преодолеть) жизнь. Вы – неодолимая задача для будущих поэтов. Поэт, что придёт после вас, должен быть вами, т.е. вы должны ещё раз родиться. Вы возвращаете словам их изначальный смысл, вещам же – их изначальное название (и ценность)…»

Земному имени человека Марина Цветаева отводила огромную роль, в том числе и своему имени. Марина – по-латыни значит «морская».

Душа и имя

Пока огнями смеётся бал, душа не уснёт в покое,
Но имя мне бог иное дал: морское оно, морское!
В круженье вальса, под нежный вздох забыть не могу тоски я
Мечты иные мне подал бог: морские они, морские!
Поёт огнями манящий зал, поёт и зовёт, сверкая.
Но душу мне бог иную дал: морская она, морская!

Кто создан из камня, кто создан из глины, –
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина.
Я бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти –
Тем гроб и надгробные плиты…
В купели морской крещена – и в полёте своём –
Непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьётся моё своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти?
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – весёлая пена,
Высокая пена морская!

Рильке привела в восторг цветаевская стилистика. Он скажет ей об этом в одном из июльских писем: «Меня восхищает твоё умение безошибочно искать и находить, неистощимость твоих путей к тому, что ты хочешь сказать. Всякий раз, когда я пишу тебе, я хочу писать, как ты: сказать себя на твоём языке при помощи твоих невозмутимо спокойных и в то же время таких страстных средств. Как отражение звезды, Марина, твоя речь, когда она появляется на поверхности воды и искажённая, встревоженная водою, течением ночи ускользает и возникает снова, но уже на большей глубине, как ты, сроднившись с этим зеркальным миром, – так после каждого исчезновения: всё глубже в волнах!»

Sprecher: Das Leitmotiv der lyrischen Dichtung von Rilke war das Streben in die Ferne, die inneren Welt des Menschen und das auch immer ein typischer Zug der Romantik gewesen.
Die herrschenden Motive in seiner Lyrik sind auch Einsamkeit, Tod, Sehnsucht. Das lyrische Schaffen Rilkes ist sehr ästhetisiert, mystisch und ausdrucksvoll.

Sprecher: Wir leben in einer Welt, wo die Menschen nicht isoliert existieren, sondern als Teil der Natur. Natur bedeutet aber nicht nur Landschaft, sondern viel mehr: Tiere, Pflanzen, Luft, Menschen, kurz gesagt unsere Umwelt. Das Thema der Beziehungen des Menschen zur Natur ist ewig und aktuell.

Из письма Пастернака : «Мне хочется родного леса… Знать, во что я верю, в предстоящий спутанный лес, во вдохновенность природы – и в твою дружбу» Так писал Пастернак в одном из писем в Германию.

Sprecher: In der russischen Literatur gab es bekannte Dichter, die die besten Werke der ausländischen Dichter übersetzt haben. Dazu gehören Tschukowskij, Marschak, Pasternak, Zwetajewa, Achmatowa und andere. Pasternak sagte:”Die Übersetzung ist dem Original zu gleichen”. Zwetajewa sagte, daβ die Übersetzung von Pasternak des Gedichtes von Rilke „Der Schauende“, russisch „Созерцание”, die beste war.

Sprecher: Rilke kehrte nie in seine Heimatstadt zurück. Er starb 1926 (neunzehnhundertsechsundzwanzig) in der Schweiz.

Sprecher: Zwetajewa und Pasternak, Zwetajewa und Rilke. Dank Pasternak stand Zwetajewa mit Rilke im Briefwechsel. Das Schaffen von Zwetajewa gefiel Rilke und das Schaffen von Rilke gefiel Zwetajewa. Rilke ist für Zwetajewa Etalon der richtigen Poesie. Sie schreiben einander herzliche offene Briefe. Pasternak für Zwetajewa „Vervollkommen“.

Тройственная переписка: Рильке – Цветаева – Пастернак, длившаяся чуть больше года, закончилась со смертью Рильке, а жизнь продолжалась. Борису Пастернаку Марина Цветаева посвятила много прекрасных стихов, а Пастернак посвящал много прекрасных стихов Цветаевой, когда она была жива и когда её не стало. Послушайте их.

Хмуро тянется день непогожий,
Безуспешно струятся ручьи по крыльцу,
Перед дверью прихожей и в открытые окна мои.
За оградою вдоль по дороге затопляет общественный сад.
Развалившись, как звери в берлоге,
Облака в беспорядке лежат.

Мне в ненастье мерещится книга о земле и её красоте,
Я рисую лесную шишигу для тебя на заглавном листе.
Ах, Марина, давно уже время, да и труд не такой уж и ахти,
Твой заброшенный прах в реквиеме из Елабуги перенесли.
Торжество твоего переноса я задумывал в прошлом году
Над снегами пустынного плёса, где зимуют баркасы во льду.

Sprecher: Im Gedicht von Rilke “Herbst” sind die Natur und Einsamkeit des Menschen eng verbunden. Wie die Blätter, im Herbst fallen, so fallen alle Menschen auf die Erde. Der Autor assoziiert der Herbst mit Einsamkeit des Menschen. Die Blätter fallen hin, wie Leute aus dem Leben gehen.

Вдохновенность природы влияла на многих. У Марины Цветаевой, как и у Рильке, и Пастернака, природа и судьба человека, природа и судьба родины – частые мотивы. Но особое предпочтение Цветаева отдаёт «рябине».

Красною кистью рябина зажглась.
Падали листья, я родилась,
Спорили сотни колоколов.
День был субботний, Иоанн Богослов.

Мне и доныне хочется грызть
жаркой рябины горькую кисть.

А позже она писала:

Рябину рубили зорькою.
Рябина – судьбина горькая,
Рябина – седыми спусками…
Рябина! – судьбина русская.

Sprecher: Die Idee der Einsamkeit und der Glaube am Gott, als einzige Stütze im Leben des Menschen waren Anfang des 20 Jahrhunderts auch in der russischen Literatur sehr populär. Rainer Maria Rilke schrieb…

Всё, что мы побеждаем, – малость, нас унижает наш успех.
Необычайность, небывалость зовёт борцов совсем не тех.
Так ангел Ветхого завета нашёл соперника подстать,
Как арфу, он сжимал атлета, которого любая жила
Струною ангелу служила, чтоб схваткой гимн на нём сыграть.
Кого тот ангел побеждал, тот правым, не гордясь собой,
Выходит из такого боя в создании и расцвете сил.
Не станет он искать побед, он ждёт,
Чтоб высшее начало его всё чаще побеждало,
Чтоб расти ему в ответ.
Мне также трудно до сих пор
Вообразить тебя умершей,
Как скопидомкой-мильонершей
Средь голодающих сестёр.
Что сделать мне тебе в угоду?
Дай как-нибудь об этом весть.
В молчанье твоего ухода
Упрёк невысказанный есть…

Рильке умер 29 декабря, в самый канун Нового года. О его смерти Цветаевой сообщил Марк Слоним. Весть эта была тем страшнее, что никаких известий о ходе болезни Рильке до Марины Цветаевой не доходило. Связей с другими поэтами у неё не было, пресса молчала.

Оставшись в этот день дома одна – со спящим сыном, она села к столу и взяла в руки перо. Письменное слово – её спасательный круг в самые тяжёлые минуты жизни – даже тогда, когда нет уже на земле человека, к которому оно обращено! Два письма написаны Цветаевой в эту новогоднюю ночь!

И первое – по-немецки к Рильке: «Любимейший, я знаю, что ты меня читаешь прежде, чем это написано», – так оно начиналось. Письмо почти бессвязное, нежное, странное. Но именно в таком виде, не исправляя и не редактируя, Цветаева отошлёт его Пастернаку, присоединив и отдельное письмо Борису Леонидовичу – первое письмо летнего его запрета на переписку. Лучшие цветаевские произведения всегда вырастали из самых глубоких ран сердца. Седьмого февраля 1927 года была завершена поэма «Новогоднее». Подзаголовком проставлено: «Вместо письма».

Что мне делать в новогоднем шуме
С этой внутреннею рифмой: Райнер умер.
Если ты, такое око, смерклось,
Значит, жизнь не жизнь есть, смерть не смерть есть.
Значит, длится до пойму при встрече!
Нет ни жизни и ни смерти, – третье, новое…

Sprecher: Obwohl das Thema „Die Liebe“ so alt wie der Mensch auf der Erde ist, bewegt es die menschlichen Herzen immer wieder.

Sprecher: Rilke hat viele europäische Dichter und Philosophen beeinflusst. Er schrieb klangschöne, oft unverständliche Gedichte und Prosawerke, übersetzte aus dem Italienischen, Französischen, Englischen, Portugiesischen. Die besten seiner Gedichte gehören zu der Schatzkammer der deutschen Lyrik.

Sprecher: Jetzt verabschieden wir uns von euch und wünschen alle Werke von R.M.Rilke, M.Zwetajewa, B.Pasternak im Original zu lesen. Das wäre alles. Besten Dank. Auf Wiedersehen!

Мне нравится, что Вы больны не мной

Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжёлый шар земной
Не уплывёт под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной,
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую,
Что имя нежное моё,
Мой нежный, не упоминаете
Ни днём, ни ночью – всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем, и рукой
За то, что Вы меня – не зная сами! –
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши негулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, –
За то, что Вы больны – увы! – не мной,
За то, что я больна – увы! Не Вами!

Никого не будет в доме

Никого не будет в доме, кроме сумерек,
Один зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой
Только крыши, снег, и кроме
Крыш и снега – никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.
И опять кольнёт доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит холод ледяной.
Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь,
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдёшь.
Ты появишься у двери
В чём-то белом, без причуд,
В чём-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.

Борис Пастернак, 1931год.

За книгой

Я зачитался. Я читал давно. С тех пор,
Как дождь пошёл хлестать в окно.
Весь с головою в чтение уйдя,
Не слышал я дождя.
Я вглядывался в строки, как в морщины
Задумчивости, и часы подряд
Стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу, краскою карминной
В них набрано: закат, закат, закат.
Как нитки ожерелья, строки рвутся,
И буквы катятся, куда хотят.
Я знаю, солнце, покидая сад,
Должно ещё раз было оглянуться
Из-за охваченных зарёй оград.
А вот как будто ночь по всем приметам:
Деревья жмутся по краям дорог,
И люди собираются в кружок,
И тихо рассуждают, каждый слог
Дороже золота цена при этом.
И если я от книги подыму
Глаза и за окно уставлюсь взглядом,
Как будет близко всё, как станет рядом,
Сродни и впору сердцу моему!
И надо глубже вжиться в полутьму,
И глаз приноровить к ночным громадам,
И я увижу, что земля – оконце,
Она переросла себя и стала больше
Небосвода,
А крайняя звезда в конце села –
Как свет в последнем домике прихода.

Райнер Мария Рильке. Перевод Бориса Пастернака.